— Ох, Билл, — печально прошептала я, осознавая, как много он потерял.

— Не надо, Сьюки, — сказал он, и его голос снова обрел спокойную ясность.

Некоторое время он трудился молча, пока расческа не начала скользить по волосам свободно. Потом взял белое полотенце, которое я накинула на ручку дивана, и начал подсушивать их, одновременно распушая пальцами.

— М-м-м, — промычала я, и это больше не было голосом человека, нуждающегося в утешении.

Его холодные пальцы подняли волосы с моей шеи, и я ощутила у основания шеи его губы. Я не могла ни говорить, ни двигаться. Я медленно выдохнула, стараясь не испустить больше ни звука. Его губы передвинулись к моему уху, и он поймал мочку зубами. Затем коснулся языком. Его руки обвили меня, скрестились на моей груди, наклонили меня к нему.

Чудесно, что я слышала только голос его тела, а не всю эту чепуху, которая обычно и портит такие моменты. А тело его говорило что-то совсем простое.

Он поднял меня легко, словно младенца. Повернул к себе и усадил себе на колени так, что мои ноги оказались по обе стороны от него. Я обняла его и нагнулась, чтобы поцеловать. Это все продолжалось и продолжалось, пока язык Билла не задал ритм, который поняла даже столь неопытная женщина, как я. Пижама скользнула вверх по моим бедрам. Мои руки начали беспомощно скрести по его рукам. Странно, но в этот момент я подумала о сковороде с карамелью, которую бабушка ставила на плиту, вспомнила ее теплое сладкое золото. Он поднялся вместе со мной.

— Куда? — спросил он.

И я показала на бывшую бабушкину спальню. Он понес меня, мои ноги обвились вокруг, голова лежала на его плече. Положил на чистую постель и встал рядом с ней. В лунном свете, скользившем через незашторенное окно, я видела, как он быстро и аккуратно раздевается. Мне нравилось смотреть на это, и я поняла, что мне нужно сделать то же. Смущаясь, я стянула с себя пижаму и швырнула на пол.

Я смотрела на него. Никогда в жизни я не видела ничего столь прекрасного и столь пугающего.

— Ох, Билл, — взволнованно сказала я, когда он очутился рядом со мной в кровати, — боюсь, что я тебя разочарую.

— Это невозможно, — прошептал он. Его глаза смотрели на мое тело, словно то был глоток воды в пустыне.

— Я слишком мало знаю, — призналась я едва слышно.

— Не волнуйся. Я знаю достаточно. — Его пальцы скользили по мне, касаясь таких мест, к которым никто никогда не прикасался. Я задрожала от удивления.

— А это будет не так, как с простым парнем? — спросила я.

— Ну нет.

Я вопросительно посмотрела на него.

— Это будет лучше, — сказал он на ухо, и я ощутила муку чистого возбуждения.

Чуть стесняясь, я потянулась, чтобы прикоснуться к нему, и он издал вполне человеческий звук. Потом звук стал глубже.

— Теперь? — спросила я, и голос мой дрожал и срывался.

— Да, — ответил он и оказался на мне.

Минуту спустя он понял всю степень моей неопытности.

— Надо было сказать мне, — очень мягко произнес он. Он сдерживался себя усилием, к которому почти можно было прикоснуться.

— Только не останавливайся, — попросила я, ощущая, что сойду с ума или произойдет еще что-то ужасное, если он не станет продолжать.

— Я и не собираюсь останавливаться, — пообещал он чуть мрачно. — Сьюки… будет больно.

В ответ я приподнялась. Он издал странный звук и вошел.

Я затаила дыхание и закусила губу. О-о-о.

— Дорогая, — сказал Билл. Никто так меня не называл раньше. — Как ты? — Вампир или нет, но он дрожал от усилия сдержаться.

— Да, — сказала я. Я была на волоске, и если мы бы сейчас не продолжили, потеряла бы решимость. — Теперь, — произнесла я и вцепилась ему в плечо зубами.

Он прерывисто вздохнул, вздрогнул и начал двигаться. Сперва я была ошарашена, но потом поймала ритм и стала отвечать. Он нашел это весьма возбуждающим, и у меня возникло ощущения, что грядет нечто — нечто, если можно так сказать, большое и хорошее.

— Пожалуйста, Билл, прошу… — и я впилась ногтями ему в бедра. Почти, почти… И тут какое-то изменение в нашем положении позволило ему оказаться глубже, и я, не успев ничего понять, почувствовала, что взлетаю, лечу… где-то среди белизны и золотых проблесков… Зубы Билла оказались у моей шеи, и я ответила согласием. Ощутила, как входят в меня его клыки, но боль была слабой, возбуждающей, и вот он уже оторвался от маленькой ранки.

Мы лежали так еще долго, вздрагивая время от времени. Никогда в жизни не забуду я его вкуса и его запаха, никогда не забуду ощущения, когда он в первый раз оказался во мне — вообще впервые для меня, — никогда не забуду этого наслаждения.

Наконец Билл лег рядом со мной, облокотился на локоть и положил руку мне на живот.

— Я у тебя первый.

— Да.

— Ох, Сьюки, — он нагнулся, чтобы поцеловать меня, проведя губами по горлу.

— Видишь, я многого не знала, — застенчиво сказала я. — А тебе было хорошо? Я имею в виду, по сравнению с другими? Я стану лучше.

— Ты можешь стать более искусной, Сьюки, но лучше ты не станешь. — Он поцеловал меня в щеку. — Ты изумительна.

— У меня все будет болеть?

— Ты, наверное, решишь, что это странно, но я не помню. Единственной девственницей в моей жизни была моя жена, но это было полтора века назад… да, тебе будет больно. Мы не сможем заниматься любовью день или два.

— Но твоя кровь лечит, — сказала я после паузы, чувствуя, как покраснели мои щеки. В лунном свете было видно, как он повернулся, чтобы посмотреть прямо на меня.

— Это так, — подтвердил он. — А ты хочешь?

— Конечно. А ты?

— Да, — выдохнул он и укусил себя за руку.

Это было так неожиданно, что я вскрикнула. Он обмакнул палец в свою кровь и, прежде чем я успела напрячься, ввел его в меня. Он начал очень нежно двигать им, и боль моментально исчезла.

— Спасибо, — сказала я. — Теперь мне лучше.

Но он не убрал палец.

— Ой, — сказала я. — Ты собираешься снова заняться этим? Можешь? — Его палец продолжал двигаться, и я начала надеяться.

— Давай посмотрим, — предложил он, и в его темном сладостном голосе звучало удовлетворение. Едва узнавая себя, я прошептала:

— Скажи, что мне нужно делать.

И он начал.

На следующий день я вернулась на работу. Несмотря на целительную силу крови Билла, я чувствовала некий дискомфорт, но и прилив сил. Для меня это было совершенно новым чувством. Трудно было не ощущать себя разбитной — нет, это неправильное слово, вернее — невероятно самодовольной.

Конечно, в баре меня ждали все те же проблемы — непрестанная какофония голосов, назойливость. Но мне стало как-то легче справляться с этим, запихивать в карман. Мне легче было держать защиту, и вследствие этого я чувствовала себя более расслабленно. А может, из-за того, что я была расслаблена — а я была! — мне было легче держать защиту? Не знаю. Но мне было лучше, и я могла принимать соболезнования завсегдатаев не слезами, а спокойствием.

Джейсон появился во время ланча, выпил пару пива с гамбургером, что не было типичным для него. Обычно он не пил в течение рабочего дня. Я знала, что стоит мне сказать об этом напрямую, как он сорвется, поэтому просто спросила, все ли в порядке.

— Меня сегодня снова вызывали, — сказал он вполголоса. Осмотрелся, чтобы убедиться, что нас никто не слышит, но бар был наполовину пуст, поскольку сегодня в здании общины проходило заседание Ротари-клуба.

— О чем тебя спрашивали? — Я тоже говорила тихо.

— Как часто я видел Маудет, заправлялся ли всегда у нее… Снова и снова, будто я не отвечал на эти вопросы семьдесят пять раз. Мой шеф уже на грани, Сьюки, и мне трудно обвинять его в этом. Я не был на работе дня два, а то и три со всеми этими полицейскими штучками.

— Может, тебе стоит нанять адвоката? — беспокойно спросила я.

— То же мне сказал и Рене.

Значит, мы с Рене Леньером думали одинаково.

— Как насчет Сида Матта Ланкастера? — Сидней Мэтью Ланкастер, добрый сын и большой любитель виски, слыл самым агрессивным судебным адвокатом в округе. Мне он нравился, поскольку всегда обращался ко мне вежливо, когда я обслуживала его в баре.